Личный сайт Усенко Олега Григорьевича

аутентичный вариант: 03. Повод в нар. выступлениях...pdf

О. Г. УСЕНКО

ПОВОД В НАРОДНЫХ ВЫСТУПЛЕНИЯХ XVII — ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XIX ВЕКА В РОССИИ

     Пристальное внимание к изучению борьбы народных масс против феодального гнёта — одна из традиций советской исторической науки. Однако уже в самой традиционности темы кроется ряд отрицательных моментов. Можно заметить, что при исследовании социального протес­та в эпоху феодализма недостаточно учитываются особенности народ­ного мировоззрения. Отсюда проистекает зачастую безотчётная мо­дернизация истории классовой борьбы. Например, многие исследования построены на презумпции, что современное мышление и мышление на­родных масс в XVII — первой половине XIX столетия однотипны.  Именно этим, на наш взгляд, и объясняется стремление оценивать уровень сознательности масс с точки зрения современности.

     Кроме того, вполне понятная в рамках марксистской методологии сосредоточенность исследователей на экономической подоплёке соци­ального протеста часто оборачивается огрублением исторической дей­ствительности, ибо приводит к тому, что религиозные и царистские взгляды масс отодвигаются на второй план, а то и вовсе выводятся за скобки.  Конечно, в феодальном обществе существовали экономические причины классовой борьбы, но это вовсе не значит, что участники на­родных выступлений осознавали их как главные. Можно сослаться на факты, свидетельствующие, что активность выступлений далеко не всегда была связана с плохим экономическим положением участников или с его ухудшением. Большую роль играло, например, стремление вернуть прежний социальный статус¹.

     Поэтому совершенно правы исследователи, призвавшие к внима­тельному изучению поводов — тех «детонаторов», что рождали взры­вы социального протеста: «Борьба крестьян была причинно связана с их положением и вырастала из беспросветной нужды народных масс, бы­ла вызвана недовольством крестьян и их ненавистью к помещикам. Но, занимаясь историей классовой борьбы крестьянства, мы должны основ­ное внимание уделять и вопросу о поводах. Именно тот комплекс явле­ний, которые составляют сложную структуру повода (не причины), оп­ределяет, когда, в каких именно имениях и почему вспыхивают крестьянские волнения и из каких элементов состоит мозаика крестьянских волнений»².

     К сожалению, призыв остался неуслышанным. С одной стороны, небрежение к поводам вполне понятно. В современном понимании по­вод — это нечто вроде зацепки, предлога, позволяющего начать какую-либо деятельность, полностью независимую в дальнейшем от своего «детонатора». Однако применимо ли такое понимание для прошлого? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно прежде всего выявить основные черты народного мировоззрения в период феодализма.

_________________________________________

¹ См.: Поршнев Б. Ф. Феодализм и народные массы. М., 1964. С. 289, 415; Милов Л. В. Классовая борьба крепостного крестьянства России в XVII—XVIII вв. // Вопросы истории. 1981. № 3. С. 42; Козлова Н. В. Побеги крестьян в России в первой трети XVIII века. М., 1983. С. 60—61; Сахаров А. Н. Русская деревня XVII в. М., 1966. С. 216; История крестьянства в Европе: эпоха феодализма. М., 1986. Т. 3. С. 444.

² Кахк Ю. Ю., Лиги X. М. О связи между антифеодальными выступлениями крестьян и их положением // История СССР. 1976. № 2. С. 91—92.

     Говоря о России XVII—XVIII столетий, следует отметить, что мы­шление народных масс, однотипное мышлению трудящихся в других феодальных обществах, коренным образом отличается от современного сознания. Различия между ними выступают прежде всего как разли­чия между устной и письменной культурой. Для нас наиболее важно отметить следующие черты устной культуры: легковерие, веру на сло­во; огромную роль слухов; ориентацию на обычай, вечный порядок; ритуальность и символизм; большую роль предсказаний и гаданий; не­внимание к причинно-следственным связям, ко времени и истории; перенос выбора поведения во внеличностную сферу, сферу коллектив­ного опыта³.

     С «устностью» тесно связана такая черта средневекового мышле­ния, как традиционность. Она проявляется в отсутствии понятий «раз­витие» и «идеал» в современном их значении. Функцию идеалов вы­полняют экспектации (ожидания-требования, образцы ожидаемого поведения), основанные на коллективном опыте⁴. При этом новое, что­бы не вызвать осуждения, должно представать в образе старого. По­знание совершается через отождествление новой информации с усвоен­ной (т. е. как узнавание), а подлинность события удостоверяется соот­ветствием его коллективному опыту, традиции, наличием аналогии⁵.  Таким образом, достоверные знания ограничены и локальны. Традици­онное мышление не знает силлогизмов, поскольку критерием истины признаёт единственно конкретный практический опыт. Соответственно все абстракции предстают в конкретном, наглядно-образном виде⁶.

     Помимо этого средневековое сознание характеризуется ориентаци­ей на сакральное, божественное, оборотной стороной чего было из­вестное пренебрежение к земному, практическому, к экономической жизни. Важность хозяйственной деятельности осознавалась, но в си­стеме жизненных ориентиров и ценностей она не занимала главного места. Труд представал как необходимость, определённая Богом. Целью труда являлось лишь воспроизводство непосредственной жизни и «душевная польза»⁷. Вымысел и явь, чудесное и реальное переплета­лись в сознании людей. Поскольку творцом мира и его центром счи­тался Бог, все мысли о мире так или иначе замыкались на сакраль­ном и носили моральную окраску⁸. С этим связана и цельность, недифференцированность взглядов, не поддающихся делению на чисто

_____________________________________

³ См.: Гуревич А. Я. Проблемы средневековой народной культуры. М., 1981. С. 22—29, 32, 40; Лотман Ю. М. Несколько мыслей о типологии культур // Языки культуры и проблемы переводимости. М., 1987. С. 4—10.

⁴ Социальная психология: История. Теория. Эмпирические исследования. Л., 1979. С. 200; Мирошниченко П. Я. Представления трудящихся о «правде» и проблема исторического значения классовой борьбы периода кризиса крепостничества // Материалы XV сессии Симпозиума по проблемам аграрной истории. Вологда, 1976. Вып. 2. С. 95.

⁵ См.: Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М., 1984. С. 135; Он же. Проблемы... С. 22, 32, 207; Очерки русской культуры XVII века. М., 1979. Ч. 2. С. 14—15.

⁶ См.: Лурия А. Р. Психология как историческая наука (К вопросу об исто­рической природе психических процессов) // История и психология. М., 1971. С. 52—60; Гуревич А. Я. Категории... С. 96, 103, 113, 151; Щапов А. П. Умственные на­правления русского раскола // Дело. 1867. № 11. С. 157.

⁷ Социальная психология... С. 239; Гуревич А. Я. Категории... С 228; Кон И. С. К проблеме национального характера // История и психология. С. 152; Чёрная Л. А. Проблема человеческой личности в русской общественной мысли второй половины XVII — начала XVIII века: Автореф. дис. ... канд. ист. наук. М., 1980. С. 20.

⁸ См.: Харламов И. Н. Странники // Русская мысль. 1884. № 4. С. 228; Гу­ревич А. Я. Категории... С. 22, 97, 119, 158, 213, 296; Мирошниченко П. Я. Указ. соч. С. 93; Чёрная Л. А. Указ. соч. С. 18.

религиозные, политические, правовые и т. д., и, как следствие, полисемантичность понятий (таких, как «правда», «воля» и пр.)⁹. Важно отметить и характерную для средневекового сознания сакрализацию царской власти и личности царя, так называемый «наивный монархизм», тесно связанный с представлениями о справедливости и закон­ности.

     Далее, для средневековья вообще и для народного мировосприя­тия в России XVII—XVIII вв. в частности характерно превалирование эмоционально-чувственной сферы над рассудочностью, несдержанность эмоций и повышенная внушаемость¹⁰.

     Наконец, средневековый тип личности — в противоположность но­вому и новейшему времени — это «соборная» личность. Человек соз­навал себя только в группе, через чувство принадлежности к ней и через противопоставление её другим социальным группам. Индивид представал носителем определённой социальной функции и лишь в ка­честве такового.

Его жизненный путь был «запрограммирован» при­надлежностью к тому или иному сословию, группе, зависел от тради­ции и групповых норм. Естественно поэтому, что в своей деятельности он ориентировался прежде всего на оценку со стороны, нежели на соб­ственную самооценку¹¹. Внешность человека воспринималась как сим­волический знак его сущности, а обычаи, обряды — как священные ус­тои общественного порядка. Изменить внешность, поведение значило или изменить социальный статус, или выступить против законов общества, а стало быть и против Бога¹². Авторитет личности определялся не столько её заслугами, сколько полномочиями, полученными свы­ше — от «мира», царя или Бога¹³.

     Если обратиться к сознанию крестьянства первой половины XIX в., то можно увидеть сходство его со средневековым сознанием. Та же устность и традиционность, обусловленная неграмотностью и сохране­нием общины; ориентированность на сверхъестественное и сакральное, включение в понятие «мы» Бога и монарха, «наивный монархизм». То же преобладание эмоционально-чувственной сферы над рассудочной. Тот же тип личности, осознающей себя прежде всего как часть соци­альной группы и противопоставляющей себя всем «чужим», пусть при­надлежащим к такому же сословию (классу). И то же понимание авторитета, неразрывно связанное с представлениями о Боге, царе и «ми­ре»¹⁴. Из общности сознания естественно вытекает сходство требований

____________________________________

⁹ См.: Коган Л. А. Народное миропонимание как составная часть истории об­щественной мысли // Вопросы философии. 1963. № 2. С. 84; Поршнев Б. Ф. Указ. соч. С. 310; История крестьянства в Европе... Т. 3. С. 531; Мирошниченко П. Я. Указ. соч. С. 93—97.

¹⁰ Социальная психология... С. 60; Анцыферова Л. И. К проблеме изучения исторического развития психики // История и психология. С. 81—82; Гуревич А. Я. Категории... С. 294.

¹¹ См.: Гуревич А. Я. Категории... С. 144, 215; Мирошниченко П. Я. Указ. соч. С. 98; Чёрная Л. А. Указ. соч. С. 18—19.

¹² См.: Очерки русской культуры XVII века. Ч. 2. С. 5—7; Чёрная Л. А. Указ. соч. С. 18; Соловьёв С. М. История России с древнейших времён. М., 1960. Кн. 5. С. 340—341.

¹³ См.: История крестьянства в Европе... Т. 3. С. 531—532; Плюханова М. Б. О некоторых чертах личностного сознания в России XVII в. // Художественный язык средневековья. М., 1982. С. 190—192.

¹⁴ См.: Литвак Б. Г. О некоторых чертах психологии русских крепостных пер­вой половины XIX века // История и психология. С. 202, 207—211; Рахматуллин М. А. Проблема общественного сознания крестьянства в трудах В. И. Ленина // Актуальные проблемы истории России эпохи феодализма. М., 1970. С. 429, 440—441; Фёдоров В. А. К вопросу об идеологии крепостного крестьянства // Вопросы аграр­ной истории Центра и Северо-Запада РСФСР: материалы межвузовской научной

­и лозунгов, формулируемых в ходе классовой борьбы на протяже­нии XVII — первой половины XIX в.  Специфические черты крестьян­ского сознания в первой половине XIX в. не так важны, чтобы отнести его к современному типу сознания. Хотя следует отметить угасание эсхатологических ожиданий, столь сильных в XVII столетии, перевод их из повседневной картины мира в область религиозного фольклора¹⁵.

     Учитывая сказанное, мы приступим к анализу места и характера повода в антифеодальной борьбе. Кроме вопроса «Что же для народ­ных масс России в XVII—XIX вв. становилось поводом к активной борьбе за свои интересы?» зададим еще и такой: «Какова была роль повода в этой борьбе?»

     Сначала попробуем логически определить те условия, которые де­лают возможным участие индивида в антифеодальном движении.

     Во-первых, необходима «состыковка» целей движения со стремле­ниями его потенциального участника. Во-вторых, индивиду, очевидно, нужно не хотеть сидеть сложа руки и быть в стороне от событий. Оба эти условия подразумевают личность, способную на самостоятельные решения, т. е. современный её тип. Поэтому в рамках традиционного сознания они (эти условия) «работают» при ещё одном дополнитель­ном — участии в движении других членов «родной» социальной груп­пы (общины, посада и т. д.). Нетрудно заметить, что перечисленные условия относятся прежде всего к движениям мирного и локального характера, а кроме того, объясняют лишь возможность участия в них. Ведь пока мы не можем назвать причин, толкающих всю группу как целое на выступление.

     Кроме того, для участия в движении, сулящем опасности (напри­мер восстании), необходимо ещё и наличие уверенности (или надеж­ды) в успехе предприятия и способности (возможности) преодолеть страх. Даже в наше время далеко не каждый индивид может в этом случае обойтись без поддержки со стороны. Тем более это относится к личности «соборного» типа. И последнее. Народные движения насту­пательного характера обычно сопровождались военными действиями и казнями угнетателей. Между тем первая из заповедей, постоянно при­сутствующих в сознании верующего, — «не убий». Противоречие меж­ду должным и сущим, грех душегубства не могли не мучить участни­ков восстаний. Борьба была бы невозможной без разрешения этого противоречия, снятия греха. Таким образом, участие духовенства в народных движениях обретает дополнительный смысл.  Однако священ­ник отпускал лишь прошлые грехи и не мог выдать индульгенции на будущие, так сказать, «лицензии на убийство». Как же в таком случае массы людей поднимались на борьбу, сознавая, что грех убийства — самый тяжкий? Очевидно, насилие по отношению к врагам не счита­лось восставшими греховным. Согласно средневековым представлени­ям, греховно лишь покушение па жизнь правоверного, убийство же язычника, еретика, «изменника» — наоборот, богоугодное дело.

     Теперь мы подошли к пониманию того, чем был повод для участ­ников народных движений.

     Повод не был просто зацепкой для осуществления заранее обду­манных и самодостаточных действий. Общепризнано, что антифеодальные

_____________________________________

конференции. Смоленск, 1972. С. 141—145; Кавтарадзе Г. А. Крестьянский «мир» и царская власть в сознании помещичьих крестьян (конец XVIII в. — 1861 г.): Автореф. дис. ... канд. ист. наук. Л., 1972. С. 7, 12—14; Мирошниченко П. Я. Указ. соч. С. 94.

¹⁵ См.: Плюханова М. Б. О некоторых чертах народной эсхатологии в Рос­сии XVII—XVIII веков // Уч. зап. Тартуского гос. ун-та. 1985. Вып. 645. С. 63—67.

­выступления начинались «вдруг», стихийно. Но это не значит, что они были бессознательными. Повод, рождающий движение, был не только той каплей, которая переполняла чашу народного терпения. Он был ещё и освящением выступления, представлением его в глазах масс (еще до их участия в нём) в качестве законного, справедливого, не­обходимого. Кроме того, повод нёс в себе определённый план действий, указание на главную цель движения, подсказывал его лозунги.

     В зависимости от степени опасности народного движения для фео­дального государства можно выделить несколько типов поводов к ак­тивным выступлениям. Переход к борьбе с властями мог быть вызван арестом (наказанием) авторитетных лиц или «зачинщиков». Актив­ность подобных выступлений была вынужденной и недолгой, а сами они локальными, остающимися без поддержки со стороны. Как пра­вило, эти выступления были вторичными, возникали в ходе других дви­жений, носящих изначально мирный характер. Поводом для последних чаще оказывалось изменение социального статуса или привычного ук­лада жизни¹⁶. Оба типа поводов представляли движение в глазах его участников законным постольку, поскольку законной виделась сама за­щита «старины», реализация решений и прав общины (например, без­условного для крестьян права «мира» подавать челобитную царю)¹⁷. Соответственно целью движения было лишь восстановление статус-кво, привычного порядка жизни. Но вот что важно — глубинной основой неповиновения и упорства крестьян при конфликте с местной властью была уверенность в неизбежной помощи со стороны царя¹⁸.

     Если одним из показателей сознательности считать активность в реализации протеста, характер этой активности (вынужденный или нет), то наибольший интерес для исследователя антифеодальной идео­логии будут представлять такие «взрывы» классовой борьбы, как вос­стания и крестьянские войны. Их «детонаторы» характеризуются общ­ностью происхождения, но различаются между собой по степени «взрывчатости». Давно замечена связь этих движений с комплексом представлений, выражающих народную веру в Бога и монарха. Однако роль этих представлений адекватно ещё не понята.

     В поисках чисто религиозных поводов, породивших антифеодаль­ные выступления наступательного характера, можно обратиться к ис­тории московских бунтов 1654 и 1771 гг. Оба они вспыхнули во вре­мя эпидемии чумы — «Божьего наказания». Однотипны были и дето­наторы взрывов народного возмущения. В 1654 г. это был слух о соскоблении икон по приказу патриарха Никона (хотя в действительности было приказано уничтожать иконы «нового письма», написанные на западный манер)¹⁹. Резонанс слуха станет понятным, если вспомнить, что в то время народные массы не видели разницы между сакральным символом и самим объектом обозначения²⁰. Соответственно посягнувшие

__________________________________________

¹⁶ См.: Козловский И. П. Один из эпизодов революционных движений на Дону в XVIII веке // Известия Северо-Кавказского гос. ун-та. 1926. Т. 10. С. 125; Мавродин В. В. Крестьянская война в России в 1773—1775 годах: восстание Пугачёва Л., 1961. Т. 1. С. 376—377; Горская Н. А. Тенденции классовой борьбы крестьян в конце XVII в. // Вопросы истории. 1981, № 9. С. 28—43; Литвак Б. Г. Указ. соч. С. 212.

¹⁷ История крестьянства в Европе... Т. 3. С. 532.

¹⁸ См.: Кавтарадзе Г. А. Указ. соч. С. 7—8; Острась Э. С. Использова­ние крестьянами в борьбе за землю обычного и государственного права // Социально-политическое и правовое положение крестьянства в дореволюционной России. Воро­неж, 1983. С. 76.

¹⁹ Рогов А. И. Народные массы и религиозные движения в России второй по­ловины XVII в. // Вопросы истории. 1973. № 4. С. 35.

²⁰ См.: Очерки русской культуры XVII века. Ч. 2. С. 291—292.

на икону воспринимались как богоотступники, не принадлежащие к сообществу людей, а следовательно, не подпадающие под действие библейских заповедей. Убить их было и можно и должно.

     Такой же характер носило и восстание 1771 г., вспыхнувшее после того, как архиепископ Московский приказал опечатать кружечный сбор у иконы Богородицы, якобы излечивающей от чумы. Очевидно, это бы­ло оценено как оскорбление Богоматери, раз привело к убийству «из­менников» — архиепископа и его людей. Отметим, что восстание нача­лось по набату. Это говорит, на наш взгляд, о его «организованном» и «законном» (для участников) характере²¹.

     Массовость и длительность такого движения, как раскол, также доказывает большую роль религиозных идей в истории социального протеста. Вначале движение было антицерковным. Глубинной основой раскола являлась уверенность в пришествии Антихриста и в скором наступлении конца света, что приводило не только к отрицанию офици­альной церкви, но и священничества вообще. А когда движение ослож­нилось выступлением против реформ патриарха Никона, поддержан­ных царем и всей мощью феодального государства, социальный про­тест закономерно стал перерастать в борьбу против государства и да­же самого царя, показавшего себя врагом «истинной веры»²². Доста­точно вспомнить Соловецкое «сидение» 1668—1676 гг., в ходе которого было «оставлено» моление за царя²³, а также подавленную попытку похода донских казаков на Москву в 1687 г.²⁴ В обоих случаях рели­гиозные взгляды играли роль не только боевого знамени народных выступлений, но и того толчка, который их порождал. Конечно, это не значит, что все движения, объединяемые термином «раскол», отлича­лись боевитостью. Лозунги раскола выражали протест против феодаль­ного гнёта, но далеко не всегда звали к борьбе с угнетателями.

     Чаще всего призыв к борьбе был порождением не религиозного сознания, а «наивного монархизма» трудящихся. Можно даже утверж­дать, что все народные волнения в России XVII — первой половины XIX в., за вычетом тех, что вызывались чисто религиозными мотивами, так пли иначе порождались и развивались под воздействием именно царистских взглядов, были их проявлением и следствием.

      Очень часто выступления провоцировались слухами о царских ука­зах, якобы скрытых от народа. Причём в конкретной политической об­становке в зависимости от ожиданий народа и степени его недоволь­ства эти слухи могли вызвать как мирные, так и вооружённые выступления. Широко известны факты массового бегства крестьян под влия­нием слухов о производящемся якобы наборе на государеву службу, за которую было обещано освобождение от крепостной зависимости (например, во время Крымской войны).  Проявления «наивного монар­хизма» отмечены и в истории крестьянских войн. Однако его роль чаще всего сводится авторами к внешнему, косметическому оформле­нию лозунгов и требований восставших. Царистские лозунги рассмат­риваются как стремление масс придать «видимость законности их

_______________________________________

²¹ См.: Самсонов А. М. Антифеодальные народные восстания в России и церковь. М. 1955. С. 137—139.

²² Шульгин В. С. «Капитоновщина» и её место в расколе XVII в. // История СССР. 1969. № 4. С. 134—135; Никольский Н. М. История русской церкви М., 1983. С. 157—159, 165.

²³ См.: Савич А. А. Соловецкая вотчина XV—XVII в. Пермь, 1927. С. 253—277: Барсуков Н. А. Соловецкое восстание (1668—1676). Петрозаводск, 1951. С. 36—63.

²⁴ См.: Клибанов А. И. Народная социальная утопия в России: период фео­дализма. М., 1977. С. 114—121.

выступлениям», как «желание обосновать расправу с администрацией»²⁵.

     Но зачем же нужна была эта «видимость законности»? Инициато­ры выступлений, по мнению авторов, нуждались в ней для развития движения, для подключения к нему широких масс. Но тогда исследова­тели противоречат сами себе. Ведь выходит, что коль скоро широкие массы вступали в борьбу в ответ на царистские лозунги, то эти лозун­ги не были для них лишь «видимостью» законности, простым обосно­ванием самоценного протеста. Не были они таковыми, на наш взгляд, и для инициаторов, зачинщиков выступлений. Доказать это можно на целом ряде примеров.

     Начнём с восстания в Москве 1648 г. Если понимать под восста­нием не просто сопротивление угнетателям, чаще всего вынужденное, а настоящую борьбу против них, начатую по инициативе самих масс, то можно сделать вывод, что восстание началось не 1-го, а 2-го июня. Причем лишь после того, как будущие участники восстания получили, по их убеждению, санкцию самого царя. Вот как это вышло: «...стрель­цы и народ побежали в палату к царю... и пожаловались ему, что люди Морозова на них нападают, и просили от него защиты, грозя, что иначе они сами отомстят Морозову. На это его царское величест­во с гневом отвечал им: «Раз вы были так сильны и даже сильнее, чем слуги Морозова, почему вы не защитили меня от них? И если слу­ги Морозова позволили себе слишком многое, то отомстите им за се­бя!» После этих слов вся толпа вместе со стрельцами, по недоразуме­нию полагавшими, что им самим нужно разделаться с Морозовым, бро­силась к дому Морозова и принялась его штурмовать»²⁶.

     Конечно, вряд ли царь говорил именно эти слова, но нет сомне­ний, что его ответ был понят восставшими как указание расправиться с «изменниками». Б. И. Морозов, Л. С. Плещеев, П. Г. Трахиниотов и Н. Чистый выглядели в глазах народа «изменниками», поскольку пре­высили свои полномочия, посягнули на честь, доходы и прерогативы государя²⁷. «Измена» (понятие характерное для народного сознания) требовала не только немедленного наказания виновных, но и санкции царя. В получении таковой восставшие были уверены, поэтому нет ни­чего удивительного и в их убеждённости, будто они стоят за правое дело. Громившие дом Б. И. Морозова не брали драгоценностей, а унич­тожали их, чтобы «показать, что не так их влечёт добыча, как мщение врагу». Подобное отношение к добыче вытекает из средневекового представления о неразрывной связи вещи и её обладателя. Раз вещи «изменника» тоже «неправые», то их следует или уничтожить, или поделить всем «миром», или же передать в собственность государя. Да­же иконы в доме «изменника» теряли сакральный характер и безбояз­ненно выбрасывались восставшими²⁸.

     Действия восставших носят ритуально-знаковый характер. Это вид­но и по убийствам самих «изменников». Толпа не позволила казнить Л. С. Плещеева, т. е. поступить с ним, как с нормальным членом об­щества, и сама расправилась с ним: «Одежду его разорвали, а голое тело протащили по площади в грязи... Потом труп бросили в грязь и

____________________________________

²⁵ Чистякова Е. В. Городские восстания в России в первой половине XVII века. Воронеж. 1975. С. 135; Буганов В. И. Крестьянские войны в России XVII—XVIII вв. М., 1976. С. 88; Степанов И. В. Крестьянская война в России в 1670—1671 гг. Л., 1966. Т. 1. С. 57—58; Крестьянская война в России в 1773—1775 годах. Л., 1966. Т. 2. С. 417.

²⁶ Городские восстания в Московском государстве XVII в. М.; Л. 1936. С. 55.

²⁷ Там же. С. 39—40, 46—48, 56.

²⁸ Там же. С. 55, 60, 67.

наступали на него ногами». Точно так же был убит Н. Чистый — его голое тело было оставлено на куче навоза²⁹.

     Можно, конечно, попенять восставшим на то, что выступали они не против всех угнетателей, а лишь против «изменников» и их сторон­ников, что питали «царистские иллюзии». Но не мешает спросить: а вспыхнуло бы восстание без этих иллюзий? Ответ, на наш взгляд, дол­жен быть отрицательным. Ещё раз подчеркнём, что, не умаляя главной роли социально-экономических факторов, мы считаем, что классовая борьба начиналась лишь после того, как включался фактор психоло­гический, осознание законности и необходимости выступления.

     Восстание в Козлове 11 июня 1648 г. началось сразу за тем, «как приехали... с Москвы козловцы... и во всех людях смуту и мятеж учи­нили»³⁰. По приезде свидетелей московских событий вспыхнуло вос­стание и в Устюге Великом (9 июля 1648 г.). Причем восставшие счи­тали, что действуют в соответствии с «государевой грамотой», призы­вающей к наказанию и грабежу «изменников»³¹. Скорее всего, так ду­мали и в Козлове. Желание посчитаться с угнетателями созрело давно, но реализовалось только после получения известия о санкции царя. Далее напрашивается вывод, что грабёж «изменников» далеко не всег­да был грабежом в собственном смысле слова. Больше это было похо­же на конфискацию незаконно нажитого имущества. Так, устюжский дьячок, охранявший добро, изъятое у подьячего Г. Похабова, «говорил, чтоб те Григорьевы животы грабленые разделить меж собою; те де животы изменниковы, а толко де тех животов не делить, ино их зжечь»³².

     Цепная реакция восстаний в июне-июле 1648 г. происходила по мере того, как распространялся слух, что «указал де государь по горо­дам приказных людей побивать камением», а также под влиянием рас­сказов о восстании в Москве и других городах, участникам которых «ничего не учинили». В качестве доказательства «законности» готовящихся выступлений предъявлялась «царская грамота» и «указ» часто вкупе с сосудами, клочками «золотнова платья» из дома Б. И. Мо­розова³³. Восстание в Курске (5 июля) помимо известий, что в Моск­ве бояр побивают и «в том де государь волен», было вызвано ещё и тем, что «изменник» — стрелецкий голова К. Теглев — выказал презре­ние к настоящей царской грамоте, подтвердив этим своё «воровство»³⁴. Курское восстание было организованным и легальным, так как нача­лось после того, как «учали в колокол бить». Подобное выступление всем «миром» по звуку вестового колокола и барабанного боя было в Челнавске (12 июня 1648 г.)³⁵.

     Выступления горожан Пскова и Новгорода в 1650 г. против «из­менников», продававших хлеб в Швецию, вспыхнули под воздействием слухов о скором нападении шведов и сговоре с ними бояр во главе с Б. И. Морозовым³⁶. Недоверие псковичей к царским грамотам, присланным из Москвы, объяснялось тем, во-первых, что содержание этих грамот не соответствовало народным представлениям о государе. Вос­ставшие не сомневались, что царь одобряет их борьбу с войсками,

_______________________________________

²⁹ Там же. С. 56, 61, 70.

³⁰ Там же. С. 102.

³¹ Там же. С. 143, 152.

³² Там же. С. 156.

³³ См.: Чистякова Е. В. Указ. соч. С. 68, 132—137, 158, 161.

³⁴ Городские восстания... С. 110—113, 117, 124.

³⁵ Там же. С. 111, 113; Чистякова Е. В. Указ. соч. С. 132.

³⁶ Тихомиров М. Н. Классовая борьба в России XVII в. М., 1969. С. 53—54, 67—68, 145—147.

между тем грамоты требовали её прекратить и повиниться. Псковичи считали лучшим другом царя Н. И. Романова, однако одна из грамот представляла его стоящим дальше от государя, нежели Б. И. Морозо­ва³⁷. Во-вторых, восставшие были уверены, что государь находится в Польше и велит биться с боярами³⁸.

     Поводом к «медному бунту» в Москве (1662 г.) опять-таки послу­жили представления, связанные с пониманием «измены» государю. Правда, выступление ограничилось челобитием царю и погромом дво­ров «изменников»³⁹. Это обусловлено тем, что не было санкции на бо­лее решительные действия. Однако из этого не следует, что царистские взгляды восставших только мешали развитию движения. Ведь, вспом­ним, именно уверенность в положительном решении вопроса царём оп­ределяла самостоятельный характер действий крестьянского «мира». В 1662 г., очевидно, погромы, происходившие до подачи челобитной го­сударю и во время её, начались только потому, что восставшие были уверены в поощрении со стороны монарха.

     История восстания московских стрельцов 1682 г. также убежда­ет, что нельзя ограничиваться отнесением царистских взглядов восстав­ших лишь к причинам поражения выступления. При определённых ус­ловиях эти взгляды становились почвой, на которой готовились, вспы­хивали и развивались восстания. Долго копившееся недовольство стрельцов, страдавших от «обид» со стороны полковников и их санов­ных покровителей, толкнуло к расправе с ними, когда притеснители предстали в образе изменников царю и «христианской правде». Непо­средственной причиной такого осмысления своих интересов стрельцами послужило возведение на трон младшего царевича Петра в обход старшего Ивана. Это было нарушением обычая, а следовательно, в глазах народа, незаконным актом. Соответственно поводом к восста­нию явился слух об убийстве Ивана боярами. Во время событий 15—17 мая восставшие осознавали себя защитниками законных интересов старшего царевича⁴⁰. В отношении стрельцов к «изменникам» мы сно­ва видим характерную деталь — «изменник» оказывается вне закона, вне понятий христианской морали. Так, А. К. Нарышкин был схвачен не где-нибудь, а в церкви⁴¹. То есть право церковного убежища за ним не признавалось. Кроме того, стрельцы считали возможным ворвать­ся в церковь с оружием в руках ради поимки «изменника», хотя подоб­ные действия, согласно Соборному уложению 1649 г., расценивались как церковный «мятеж». (Кстати, многочисленные обвинения участни­ков крестьянских войн в осквернении церквей могут объясняться та­ким же стремлением не упустить «изменника». По крайней мере, ра­зинцы тоже не остановились перед тем, чтобы арестовать воеводу в соборной церкви⁴².)

     Отсюда следует, что царистские взгляды составляли ядро общест­венно-политических представлений масс, подчиняли себе все другие, в том числе и церковно-религиозные, взгляды. В доказательство сошлём­ся на отношение стрельцов к патриарху во время майских событий 1682 г. Сан Иоакима не уберёг его от угроз и непочтительности со стороны стрельцов. Его считали соучастником боярской «измены», а

_____________________________________

³⁷ Там же. С. 70, 75.

³⁸ Там же. С. 104, 106.

³⁹ Восстание 1662 г. в Москве. М., 1964. С. 39—43, 53—54, 66.

⁴⁰ См.: Буганов В. И. Московские восстания конца XVII в. М., 1969. С 98, 145, 171—172.

⁴¹ См.: Соловьёв С. М. Указ. соч. М., 1962. Кн. 7. С. 272.

⁴² См.: Записки иностранцев о восстании Степана Разина. Л., 1968. С. 109.

значит, как бы растерявшим часть своей святости⁴³. Эта форма поли­тического сознания часто обращала недовольство народа не только против угнетателей, но и против членов их семей, а то и просто «чужа­ков» — иностранцев, врачей и т. д. Во время стрелецкого восстания 1682 г., например, были убиты сын «изменника» Л. Иванова и «Дани­ла дохтур» с сыном. Им приписывалось участие в подготовке покуше­ния на жизнь царевичей.   Ограниченность идеологии, построенной на «наивном монархизме», видна и в стремлении стрельцов обособиться от холопов и крестьян, желавших без царского указа «быть из домов свободными»⁴⁴.

     В ряде случаев повод к антифеодальному выступлению находился и без прямой санкции царя, даже без надежды на неё. Ненависть к угнетателям могла вылиться в восстание при уверенности, что монар­ха больше нет, а бояре сами правят от его имени. Так, поводом к стре­лецкому восстанию 1698 г. явилась весть о том, что «великого госуда­ря за морем не стало». Именно поэтому было решено откликнуться на письмо царевны Софьи и просить её вступить на трон⁴⁵. Известие о подавлении стрелецкого восстания всколыхнуло донских казаков, оно было воспринято ими как доказательство боярского произвола. Каза­ки говорили: «...буде великий государь к заговению не будет, и вестей никаких не будет же, то де нечего ево, государя, и ждать, а боярам де мы не будем служить, и царством де им не владеть»; «...до Москвы де будем городы брать и городовых людей брать с собою, а воевод будем рубить или в воду сажать»⁴⁶. Наконец, распоряжения о бритье бород, усов и ношении «немецкого платья», произвол администрации послужили поводом к восстанию в Астрахани (1705 г.), потому, что осмыслены были как «измена». Примерно за месяц до выступления прошёл слух, будто «великого государя не стало, и для того де воево­да Тимофей Ржевский и начальные люди стали делать неподобно, ве­ру христианскую покинули...»⁴⁷

     Народному представлению об измене и о том, что при этом сле­дует делать, обязаны своим возникновением и крестьянские войны. Движение Ивана Болотникова породил слух о вторичном чудесном спасении царевича Дмитрия, убеждённость в этом восставших (не исключая и самого Болотникова). Повстанцы выступали, что характерно, против тех феодалов и чиновников, которые оставались на стороне Ва­силия Шуйского: «...а ково побивали и грабили, и тех называли измен­ники, а оне будто стоят за царевича Дмитрея»⁴⁸.  Сама ограниченность кругозора восставших доказывает, что на выступление их толкнуло не просто недовольство эксплуатацией, а осознание законности своего недовольства, поскольку причины его усматривались в действиях фео­далов и чиновников, изменивших «законному» государю.

     Желание Степана Разина «з бояры повидатца» подвигло его на вооружённое выступление, как только он убедился в их «измене». С марта 1669-го по январь 1670 г. умерли царица и два царевича, что было отнесено в народе на счёт бояр-отравителей⁴⁹. Измена бояр

_________________________________________

⁴³ См.: Буганов В. И. Московские восстания... С. 107—108, 164—166, 172.

⁴⁴ Буганов В. И. Московские восстания... С. 198—202, 209—210; Восстание в Москве 1682 г. М., 1976. С. 37—38.

⁴⁵ Центральный государственный архив древних актов (далее — ЦГАДА). Ф. 6. Оп. 1. Ед. хр. 12. Ч. 1. Л. 13 об. — 14.

⁴⁶ Там же. Ч. 2. Л. 15.

⁴⁷ Там же. Ед. хр. 17. Л. 19 об. — 20, 23.

⁴⁸ Восстание И. Болотникова. М., 1950. С. 110.

⁴⁹ Крестьянская война под предводительством С. Разина. М., 1954, Т. 1. С. 235, 279—280.

делала понятными все другие их «неправды» и требовала решительных действий. Но опять-таки наказанию подлежали те представители гос­подствующего класса, которые в глазах восставших были «недобры­ми», а значит, врагами государя.

     Подобным образом смотрели на правящий класс и участники вос­стания 1707—1709 гг. на Дону. Одно из писем Кондратия Булавина было обращено не только к «посацким, торговым... и всяким черным людем», но и к «начальным добрым людем». Глава восставших при­зывал стать «за истинную веру христианскую, за благочестивого царя нашего». Повстанцы были уверены, что «великого государя и госуда­ря царевича вживе нет давно, а владеют де государством бояре да прибыльщики и немцы». Соответственно главной целью движения было покарать «изменников», среди которых оказались начальник сыскного отряда Ю. В. Долгорукий и войсковой атаман Л. Максимов. В пись­ме на Кубань Булавин сообщал: «Они, Лукьян с товарыщи, списыва­лись з бояры, чтоб у нас на реке руских пришлых людей всех без ос­татку выслать... И по тем их... письму и совету прислали они, бояре, от себя к нам на реку полковника... Долгорукова»⁵⁰.

     Наконец, не случайно, что крестьянская война 1773—1775 гг. вспыхнула из-за появления среди яицких казаков «императора Пет­ра III». Ведь в этом случае Екатерина II представала узурпатором, что объясняло её недружелюбную политику по отношению к казакам и требовало немедленного их выступления в поддержку законного мо­нарха. К числу своих врагов восставшие относили поначалу только тех бояр, которые «больше всего умничали» в деле постепенной ликвида­ции казацких «обрядов и обычаев»⁵¹. Таким образом, желание посчи­таться с «умниками» переросло в решимость, в активные действия, когда казаки уяснили, что неправый характер дел этих вельмож выте­кает из верной службы узурпатору, т. е. обусловлен фактом их «из­мены».

     Роль царистских взглядов в объявлении военных действий в 1775 г. подчеркивается неудачей восстания яицких казаков в 1772 г. Оно не вылилось в крестьянскую войну потому, что было вынужденным ша­гом, ответом яицких казаков на насилие, но главное — авторитет Ека­терины II сомнению ими ещё не подвергался. Всё началось с того, что казаки подали прошение на высочайшее имя о наказании старшин и выдаче жалованья за пять лет. В ответ был произведен арест зачин­щиков, которых, однако, казаки освободили силой.  Сопротивление ка­заков местным властям объяснялось убеждением, что императрица удовлетворила их просьбу. Эту уверенность не поколебала и высылка против них воинской комиссии. Казаки вначале не думали о воору­жённой борьбе. Они хотели лишь просить главу комиссии капитана Дурново, чтобы тот выполнил решение Екатерины по делу старшин. Только после того, как солдаты открыли огонь, начались ответные действия со стороны казаков. Впрочем, поняв, что государыня решила дело не в их пользу, восставшие прекратили сопротивление⁵².

     Приведённые примеры (число которых можно умножить) показы­вают, что царистские взгляды масс были не просто неким «облачени­ем» социального протеста. Подобное мнение основано на неверном по­нимании «формы» как внешней оболочки, «одежды» чего-либо, а не

_______________________________________

⁵⁰ Булавинское восстание (1707—1708 гг.). М., 1935. С. 203, 450, 461.

⁵¹ См.: Овчинников Р. В. Манифесты и указы Е. И. Пугачёва: источнико­ведческое исследование. М., 1980. С. 24.

⁵² См.: Мавродин В. В. Указ. соч. С. 513—514.

как структуры, принципа внутренней организации объекта. Религиоз­ные и царистские взгляды масс являлись двумя вариантами одной и той же, причем единственной формы политического сознания, двумя разновидностями одного и того же принципа формирования антифео­дальной идеологии в XVII — первой половине XIX столетия. Но царист­ские взгляды давали большую свободу для развертывания антифео­дальной борьбы, чем чисто религиозные лозунги. В этом смысле «на­ивный монархизм» был наиболее удобной формой антифеодальной идеологии в рамках средневекового типа политического сознания.

Поступила в редакцию

15.04.91