Личный сайт Усенко Олега Григорьевича

аутентичный вариант: 06. Всех пугают перемены...pdf

О. Г. УСЕНКО

ВСЕХ ПУГАЮТ ПЕРЕМЕНЫ…

КОНФЛИКТ МЕЖДУ ВЛАСТЬЮ И ОБЩЕСТВОМ В РОССИИ XVI—XVIII ВЕКОВ

     Серией статей Б. Ананьича и В. Чернухи (№ 9-10, 11-12, 1991; № 2, 1992) мы начали важный разговор о природе расхождения между обществом и властью в России. Если вы помните, тогда речь шла о событиях XIX — начала XX века. Но процесс этот стал разви­ваться задолго до воцарения Александра I. Попытаемся выяснить, был ли неизбежен этот конфликт в переломную эпоху русской истории с XVI по конец XVIII века. Можно ли было не допустить его обострения? Что это — игра судьбы или люди сами сделали себя авторами и актёрами трагедии?

     Государственные преобразования в России XVI—XVIII веков (стерж­нем которых было усиление само­державия, крепостничества и во­енные реформы) в конечном счёте отвечали интересам всего обще­ства. Власть, желающая сохранить саму себя, не могла не заботиться о социуме*, в котором существова­ла. Но проблема в том, что власть не могла ждать, пока общество са­мо осознает необходимость изме­нений. Соответственно, мероприя­тия «сверху» не могли не рождать сильнейшего сопротивления им «снизу». Протест против усиления гнёта был объективно обусловлен и закономерен. Таким образом, конфликт власти и общества был неизбежен.

     Но возможно ли было не допу­стить обострения этого процесса? Предположим, что «благоразумное» правительство попыталось объяснить народу необходимость преобразования, обрисовать перспективы разви­тия общества, наладить диалог «вер­хов» и «низов». Но не нужно фанта­зировать. В России XVI—XVIII ве­ков подобный диалог был невозмо­жен в принципе. Политическое со­знание того времени признавало субъектом власти только монарха, его окружение и в определённом смыс­ле привилегированные слои общества. В сознании «верхов» облада­ние властью понималось исключи­тельно как право на «самовластье», народу же (крестьянам, посадским людям) оставлялась лишь обязанность выполнять распоряжения сверху.

     Сам же народ смотрел на власть иначе. Русские люди в XVI—XVIII веках признавали над собой лишь «за­конную» власть, совпадающую с их представлениями о справедливом и допустимом. При этом подразумева­лось, что у всякой власти есть грани­цы, выходить за которые не дозволе­но никому. Даже монарх должен был следовать «Божьей правде», а следо­вательно, и защищать народные ин­тересы. В народном сознании посто­янно присутствовала мысль о закон­ности выступления против тех, кто злоупотребляет своими полномочия­ми. Приведём выдержку из «подмёт­ного письма» начала XVIII века: «Аще которая мирскаго могущест­ва власть начнёт возносить свою бровь, на Божий закон из преданного ей предела правды выступать, и та­ковую власть всевышний Господь Бог смиряет и гордыне ея той Сам удобно противится...»¹

     Итак, конфликт «верхов» и «ни­зов» в русском обществе XVI— XVIII веков усугубило взаимное непонимание, «сшибка» двух типов общественного сознания — культурный конфликт, рождённый перехо­дом России от средневековья к Но­вому времени. Камнем преткнове­ния были представления о царе и царской власти, а также оценка ис­торической ситуации в России, её своеобразия и смысла.

     Ко времени первого венчания на царство (1547) правители Рос­сии уже около ста лет величались царским титулом. В народном со­знании успел сложиться идеальный образ «праведного царя», образ, ма­ло чем отличный от представления «верхов». «Праведным» в глазах на­рода выглядел монарх, который правил «по справедливости» (не поддаваясь человеческим слабо­стям и без излишних притеснений) и был «благочестивым» (строго следовал предписаниям православия, обычаям царского двора, нацио­нальным традициям и т. д.). При этом в массовом сознании тради­ционный параллелизм монарха и Бога уступал место тождеству, по­скольку само слово «царь» в рус­ских религиозных текстах являлось эпитетом Всевышнего.

     Введение церковного обряда венчания на царство и миропома­зания усложнило народные пред­ставления о царе. «Праведным» те­перь считался государь, который был не только «справедливым» и «благочестивым», но и «закон­ным». Последнее же качество опре­делялось Богоизбранностью — нали­чием личной харизмы** и т. н. «цар­ских знаков» на теле. Венчание на царство лишь оформляло предназна­чение свыше².

     Со второй половины XVI века царистские представления «вер­хов» и «низов» стали всё больше расходиться. Проблему «законно­сти» царя «верхи» свели к чисто формальным (обряд венчания) мо­ментам. Это и позволило занять престол Б. Годунову, а затем В. Шуйскому (по традиционным представлениям они не имели на него никаких прав). Но для народа они остались «незаконными». Нет ничего удивительного, что оба Лжедмитрия получили широкую поддержку в народе. Избрание Ми­хаила Романова на царство можно расценить как последний компро­мисс двух идеологий. «Верхи» по­шли на уступки, допустив на Зем­ский собор 1613 года казаков, по­садских людей и черносошных

____________________________________________

* социум (лат.) – общество.

** харизма – личная благодать, сверхъестественный дар.

кре­стьян. «Законность» воцарения Михаила народные массы усмат­ривали и в его Богоизбранности: он был сыном патриарха — заме­стителя Бога в делах церкви.

     В сознании «верхов» с середины XVI века изменились и представле­ния о воле монарха, её пределах. Уже Иван IV был уверен, что он, как по­мазанник Божий, не связан никаки­ми законами и свободен в своих по­ступках. Точно так же и Пётр I ус­матривал в своём священном стату­се возможность для произвола. Не случайно в поведении обоих прави­телей много общего: шутовство на троне, игра с царским титулом и са­ном, пренебрежение придворными обычаями, свободное обращение с религиозными предписаниями и пр.

     Оба монарха оставили глубо­кий след в народном сознании. При Иване Грозном, доказавшем свою «неправедность», началось формирование народной легенды о «царе-избавителе», который, од­нажды явившись, накажет угне­тателей и восстановит «справедливость»³. Именно эта легенда на протяжении двух столетий толка­ла народные массы к поддержке самозванцев, выдававших себя за «истинных государей». В начале XVIII века царевич Алексей Пет­рович противопоставлялся отцу как «истинный» государь «подменному»⁴. Ходили слухи, что Петра «подменили» во время его заграничного путешествия и что на троне сидит «немчин». Эта вер­сия исчерпывающе объясняла непонятное для народа поведение Петра, его любовь ко всему ино­земному, позволяя в то же время не подчиняться монарху.

     «Наивный монархизм» народа не раз играл роль детонатора в тех взрывах, что сотрясали Российское государство. И очень часто «зем­летрясение» вызывали сами «вер­хи», не допускавшие мысли о воз­можности какой-либо другой оцен­ки их деятельности, отличной от той, что выносили они сами себе.

     С середины XVI века активно шла поляризация русского обще­ственного сознания, усиливалась культурная оппозиция «верхов» и «низов». Этот процесс ещё более ус­корился начиная со второй полови­ны XVII века. В сознании правящей элиты происходила ломка средневе­ковых представлений, рождалось но­вое отношение к миру, характерное для Нового времени. При дворе Пет­ра I уже господствовала культура ба­рокко и сформировался новый тип царедворца, государственного деяте­ля. Логическим завершением куль­турного раскола общества стала са­моизоляция от всего русского дво­рянской знати в конце XVIII — на­чале XIX века. Потомки русских ро­довитых фамилий часто не знали род­ного языка, устраивали свой быт на западный манер и по сути стали ино­странцами в собственной стране.

     Наибольшую роль в культурном расколе русского общества сыграли церковная реформа Алексея Михай­ловича и петровские преобразова­ния. Однако здесь нужно различать влияние самих реформ и трагическое стечение обстоятельств, не зависящих от воли реформаторов. Последних, конечно, можно упрекнуть: Алексея Михайловича — за преследования «староверов», Петра — за чрезмер­ную увлечённость реформаторством и нетерпеливость. И всё же противо­действие их преобразованиям не бы­ло бы таким сильным и упорным, если бы не уникальная ситуация, в которой оказалось русское обще­ственное сознание в XVII веке. Этот век прошёл под знаком эсхатологи­ческих ожиданий масс (подготовки к пришествию Антихриста и «концу света»).

     Подобные идеи, присутству­ющие в русском религиозном со­знании со времен Киевской Руси, впервые стали актуальными во вто­рой половине XV века. Флорен­тийская уния (1439) и падение Кон­стантинополя (1453) были расце­нены как переход Запада в «царст­во Антихриста», и на Руси стали готовиться к наступлению конца. «Конец света» намечался на 1492 год (7000-й от сотворения мира). Тревожные ожидания не сбылись, но и не забылись.

     В XVII веке с позиции «конца света» пробовали объяснять всё происходящее в природе и обще­стве. Так, в Брестской церковной унии (1596) увидели переход укра­инцев и белорусов под власть Ан­тихриста и дурной знак для самой России. Подобными «знамениями» оказались и природные бедствия: трёхлетний неурожай и голод 1601—1603 годов. Апокалиптиче­ские ожидания подстегнула коме­та 1604 года, которую связали с по­явлением Лжедмитрия I и началом «Смуты». В польско-шведской ин­тервенции русские люди увидели нашествие «антихристовой рати»⁵. Кроме того, событиям «Смутного времени» (кризису власти, обилию самозванцев, похождениям Мари­ны Мнишек, избранию на царство М. Романова) нашлась аналогия в книжном предсказании, согласно которому до Антихриста будет эпо­ха «беззаконных царствований». В частности, упоминалось о правле­нии «жены-блудницы», с которой расправится архистратиг Михаил, посланный Богом⁶.

     Окончание «Смуты» лишь не­надолго пригасило ожидание «кон­ца света». Некоторые печатные книги 40-х годов XVII века дока­зывали, что Антихрист воцарится в России в 1666 году, а в 1669-м наступит «конец света»⁷. В это вре­мя появилось движение «капито­нов», основатель которого — мо­нах Капитон — призывал спасать­ся от Антихриста бегством в леса и скиты, вести там аскетический образ жизни, готовя свою душу к скорому Страшному суду. Тысячи людей, в основном крестьян, по­следовали призывам Капитона⁸.

     И вот в такой наэлектризован­ной обстановке патриарх Никон и царь Алексей начали проводить ре­формы. Но они не приняли в рас­чёт то, что для большинства рус­ского населения изменение обря­дов и религиозных текстов означа­ло покушение на самую суть пра­вославной веры, настоящее

[иллюстрация]

святотатство. Церковные реформы се­редины XVII века народным созна­нием были вписаны в схему поэ­тапного воцарения Антихриста, воплощением которого объявлял­ся Никон. Не обошлось и без тра­гического стечения обстоятельств.

     В мае 1654 года патриарх Ни­кон приказал собрать по Москве и соскоблить иконы, написанные в западной реалистической манере. Это вызвало волну недовольства в народе, не воспринимавшего тако­го отношения к «образу Божьему». В июле началась эпидемия чумы, а 2 августа произошло солнечное за­тмение, что было воспринято как гнев Божий за действия патриар­ха. Реформы Никона только-толь­ко начинались, однако общество уже было готово встретить их в штыки. Зарождению оппозиции способствовали голод 1655–1656 го­дов и очередная комета («хвоста­тая звезда и кровавые столпы»)⁹.

     Накануне 1669 года среди «ка­питонов» начались массовые само­уморения и самосожжения. Таким путём люди стремились очистить­ся от «скверны Антихристовой» и приготовиться к Страшному суду. Осенью 1668 года тысячи людей ложились в могилы и гробы, ожи­дая второго пришествия Христа¹⁰. Впрочем, не все вели себя пассив­но. Многие представляли Страш­ный суд как расправу со своими мучителями. Так мыслил, напри­мер, протопоп Аввакум: «Я ещё даст бог прежде суда тово Хри­стова взявше Никона разобью ему рыло. Блядин сын, собака, смутил нашу землю. Да и глаза те ему выколупаю, да и ткну ево взашей: ну во тьму пойди, не подобает те­бе явится Христу моему свету. А царя Алексея велю Христу на суде поставить. Тово мне надобно ше­лепами медными попарить»¹¹.

     Однако в 1669 году всё обош­лось. Тогда, недолго думая, сдела­ли поправку на возраст Христа и

«конец света» перенесли на 1702 год, а воцарение Антихриста — на 1699 год. Но в конце XVII века начался новый акт трагедии: Алек­сея Михайловича заменил его сын — Пётр.

     Уже его отъезд за границу вы­звал брожение умов. Этот посту­пок ломал не только традиции цар­ского двора, но и народные пред­ставления о монархе, который не должен покидать своей страны. Ожидания Антихриста (1699) сов­пали с возвращением Петра из-за границы (это случилось 25 августа 1698 года за 5 дней до Нового года) и казнями стрельцов. С этого вре­мени в народном сознании появля­ется тенденция к отождествлению Петра и Антихриста¹².

     «Староверы», говоря о воплоще­нии Антихриста в образе Петра I, ссылались на то, что он «мучает пра­вославных христиан», вводит брадобритие и «латинскую веру» (инозем­ные обычаи и одежду), кутит и уст­раивает фейерверки («чудеса преле­стные»), «изменяет времена и лета» («календарь»). Кощунством выгля­дели и такие мероприятия Петра, как ревизия («описание народное») и вве­дение подушной подати, принятие императорского титула («Император из Рима изыде, да к нам в Россию прииде») и учреждение Синода. По­следнее означало, что Петр «восхи­тил власть святительскую» и «приял на себя титлу патриаршескую»¹³.

     «Раскол церкви» перерастал в раскол общества.

     Екатерина II оказалась в более выгодной ситуации по сравне­нию с её предшественниками-реформаторами. От неё уже не требовалось кардинальных преобразований, а ожидания «кон­ца света» ко времени её правле­ния значительно ослабели.

     XVIII век — это время за­рождения и бурного развития сектантства. Вступление в сек­ту аллегорически означало очи­щение от «скверны» и достиже­ние личной праведности. Обря­ды и песни сект символически изображали Страшный суд и по­могали его «пережить»¹⁴. Соответственно, сектанты вполне до­вольствовались простым осужде­нием «греховного мира».

     Однако примирения власти и общества не произошло. После смерти Петра I наступила эпоха дворцовых переворотов. Их участ­ники знали, что народу всё равно, кто окажется на троне. В XVIII ве­ке дворянство стало более расчёт­ливо относиться к монарху и воп­росу о престолонаследии, ощущая себя единственным источником власти. На престол начали возводить иноземцев и женщин. Поло­жение самодержца, призванного «со стороны», во многом зависело от отношения к нему дворянства. В этих условиях монарх не мог не идти на расширение дворянских привилегий за счёт других слоёв общества.

     Екатерина II, не желая оказать­ся жертвой очередного дворцового переворота, сделала всё для укреп­ления власти дворян. Крепостные крестьяне фактически преврати­лись в рабов. Они потеряли право жаловаться на помещика, который мог отправить их на каторгу без суда и следствия, они должны бы­ли содержать воинские команды, присланные для их же усмирения. Властный «беспредел» стал нор­мой. Нормой стала и взаимная от­чуждённость «верхов» и «низов». Лишь Отечественная война 1812 года объединила на время власть и общество, показав принципиаль­ную преодолимость конфликта.

     Итак, большинство реформ в России XVI—XVIII веков оттор­галось традиционным (соответст­венно, и народным) сознанием. От­сюда и огромная роль насилия в их проведении, а также «верхушеч­ный» характер многих нововведе­ний, не затронувших широкие слои общества. Противников реформ ча­сто обвиняли в косности и узости мышления, в культурной ограни­ченности. Но такой же упрёк вполне можно предъявить и ре­форматорам.

     Каждая культура, каждый тип сознания в чём-то ограничены, по­скольку «держат» индивида в оп­ределённых рамках, в определён­ной системе координат. Как пра­вило, человек не свободен в выбо­ре своей «картины мира», посы­лок своего мышления, он их полу­чает с рождением и воспитанием, и его личность — продукт совер­шенно определённой культуры¹⁵.

     Исходя из этого, нужно быть очень осторожным, оценивая дейст­вия людей в ситуациях культурного конфликта, где сталкиваются носи­тели различных типов сознания. А именно такое положение сложилось в России XVI—XVIII веков. Взаи­моотношения власти и общества тог­да напоминали скорее античную тра­гедию, где властвует рок, нежели современную драму, строящуюся на уверенности, что «человек сам хозя­ин своей судьбы».

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Есипов Г. В. Раскольничьи дела XVIII сто­летия. СПб., 1863. Т. 2. Материалы и приложения. С. 231.

2. Живов В. М., Успенский Б. А. Царь и Бог: Семиотические аспекты сакрализации монар­ха в России // Языки культуры и проблемы переводимости. М., 1987. С. 49–61.

3. Крупп А. А. К вопросу об историческом прототипе Кудеяра-разбойника // Русский фольклор. Л., 1975. Вып. 15. С. 236–239.

4. Мельгунов С. П. Религиозно-общественные движения XVII–XVIII вв. в России. М., 1922. С. 120–121.

5. Харламов И. Н. Идеализаторы раскола // Дело. 1881. № 9. Ч. 2. С. 6–9.

6. Щапов А. П. Русский раскол старообрядст­ва... Казань, 1859. С. 459.

7. Там же. С. 75; Милюков П. Н. Очерки по истории русской культуры. СПб., 1902. Ч. 2. С. 50.

8. Шульгин B. C. «Капитоновщина» и её место в расколе XVII в. // История СССР. 1969. № 4. С. 131–135.

9. Румянцева B. C. Народное антицерковное движение в России в XVII веке. М., 1986. С. 99–104; Никольский Н. М. История русской церкви. М., 1983. С. 158.

10. Шульгин В. С. Ук. соч. С. 135; Харламов И. Н. Ук. соч. С. 12.

11. Малышев В. И. Два неизвестных письма протопопа Аввакума // Труды Отдела древнерусской литературы Ин-та русской литерату­ры. М.; Л., 1958. Т. 14. С. 420.

12. Милюков П. Н. Ук. соч. С. 51–52; Никольский Н. М. Ук. соч. С. 168.

13. Щапов А. П. Ук. соч. С. 105, 107–108, 124; Харламов И. Н. Ук. соч. С. 10–11.

14. Плюханова М. Б. О некоторых чертах народной эсхатологии в России XVII–XVIII веков // Уч. зап. Тартуского ун-та. 1985. Вып. 645. С. 66.

15. Касавин И. Т. Познание в мире традиций. М., 1990.